и "Утренних песен", в которых он утешался в своих личных печалях или слишком громко провозглашал свой уход от тоски. В обоих случаях Тагор был занят самим собой. Теперь он достиг спокойной ясности и научился различать в своей личности силу сковывающую и силу освобождающую, научился видеть разницу между внутренним
я, которое отделяет от мира, и внешним
я, которое объединяется с миром. То, что поэт потерял во плоти, он возместил в духе, во всеобщем обрел то, что искал в частном.
За "Золотой ладьей" последовал сборник стихов "Читра", что означает "Пестрое". Многие бенгальские читатели считают его лучшим плодом поэтического гения Тагора. Без сомнения, некоторые из стихотворений сборника являют собой высшие достижения того периода. Ключ к названию, определяющий также общий настрой книги, мы найдем в первом же стихотворении, в котором поэт обращается к Вселенской душе, или Природе, как к чудесной деве, красота которой проявляется в миллионах форм.
Поэт воспринимает красоту в самых обыденных вещах, чувствует печать ее в окружающем мире и в глубине своей души. Тот же Дух, который наполнил всю вселенную и правит ею, пребывает и в его душе, управляет его жизнью и творчеством. Он называл его Джибондебота, или Божество моей жизни.[53] В знаменитом стихотворении, посвященном ему, Тагор пишет:
О ты, для кого отворилась души ограда!
Надежда моя и отрада!
Все ли желанья твои воплотились во мне?
Чашу жизни наполнил я по края
Печалью и радостью ради тебя,
Теперь мое сердце — подобие
Выжатого винограда.
Из благоуханий, тонов,
Оттенков, ритмов и снов
Соткал я ткань покрывала
Для брачного ложа.
Во имя твоей мимолетной причуды
Я желаний золото плавить буду,
Становясь каждый день
Иным, непохожим.[54]
Одно из лучших стихотворений книги — ода Урваши, Вечной Женщине индийской мифологии, которая соблазняет богов и похищает сердца людей. Рабиндранат изображает, как она поднимается из пены первобытного океана, вспененного богами, — обнаженная, блистательная красавица, несущая в правой руке нектар и яд в левой. Это Вечная Женщина, для всех желанная, но никому не подвластная:
Не мать, не жена, всех родивших и всех родившихся краше!
Отрада небесного сада, Урваши![55]
Другое стихотворение, нежное и изящное, называется "Прощанье с небом". Оно написано в форме монолога души, которая в награду за добрые дела на земле долго блаженствовала в раю. Но вот срок окончен, добродетель полностью вознаграждена, и ныне душа должна возвратиться на землю. Она сравнивает холодную радость и безмятежное счастье рая с весельем и горестями жизни земной. Это стихотворение — хвала земной юдоли и гимн простым человеческим привязанностям. Пусть лицо неба сияет лучами ненарушимой радости, пусть боги пьют нектар! Для нас, смертных, земля — родина наша, наша мать, она прижимает к своей груди и доблестных и недостойных.
Борьба между сердцем поэта, зачарованным своей собственной музыкой, и его сознанием, мучимым бедами сограждан, выразилась в стихотворении "Верни меня". Это стихи, какие мог бы написать Махатма Ганди, если бы был поэтом. Тагор укоряет себя за то, что в одиночестве играл на флейте, как праздный мальчишка летним полднем, когда все вокруг него заняты полезным делом, и обращается к себе:
А ведь рядом пожар! Слышишь раковин рев,
Призывающий всех? Эхом плача звучит небес пустота,
А где-то в темнице слепой связанная сирота
Тщетно молит о помощи; чванство пустое
Обездоленных давит тяжелой пятою,
Чтобы пить из них кровь сотней тысяч ртов.[56]
Он говорит о бедствиях своего народа, голодного, раздетого и бездомного, лишенного всех прав, даже права протестовать.
Ты слышишь, молчащему скорбному рту
Нужно дать слова, а засохшей душе мечту
И надежду. Крикнуть обязан ты:
"Эй, поднимите головы! Эй, собирайтесь в ряды!
Лишь разогните спины — тотчас
Они, как бродячие псы с дороги,
Убегут, надеясь только на ноги.
Бог отвернулся от них. Им не станет никто помогать,
Эти люди умеют хвастливо лгать,
Но сознают ничтожность свою!"[57]
Поэт просит музу больше не обольщать его своими чарами, не убаюкивать на волнах радости, обратить лицом к тем, чьи жизни разбиты, кому не хватает ни пищи, ни света, ни воздуха, ни силы духа.
Но Рабиндранат не Ганди. Героический дух поэта проявлялся стихийно, непреднамеренно. Он предвосхитил Махатму Ганди не только в своих идеях, но и в практической деятельности, он не был столь же последовательным. Он не мог оставаться верен одному идеалу — ведь целое созвездие муз завлекало его своими чарами. В одном стихотворении его преследуют воспоминания минувшего, память о цветах чампака и жасмина, которые росли возле террасы его невестки. "Как сладко вспомнить, как она дарила мне эти цветы своей рукой!" В другом поэт горюет, что не может ничего достичь, ничего завершить. "В руках моих вина,[58] в голове моей музыка, — кто же знал, что на половине мелодии оборвется струна!" В следующем Тагор обращается к Вершительнице своей судьбы. У него нет честолюбивых мечтаний, он кладет свой меч к ее ногам, он не хочет почестей, все, что он желает, это выполнять свои обязанности — "следить, чтобы свежей была трава на тропе, по которой ты проходишь по утрам". — "А что ты потребуешь в награду?" — спрашивает владычица. "Права делать браслеты из цветов и каждое утро надевать их на твои руки, нежные, как бутоны лотоса".
В промежутке между двумя большими сборниками стихов, "Золотая ладья" — "Читра", он напечатал поэму "Река" и лирическую одноактную пьесу "Прощальное проклятье". Как и в "Читрангоде", Тагор берет простой эпизод мифологического характера, на этот раз из "Махабхараты", и превращает его в конфликт высокого психологического звучания.
За этой замечательной короткой пьесой последовала большая драма, тоже в стихах, "Малини". В ней показана борьба сил брахманизма, ортодоксальной индийской религии, против призыва к сочувствию, к всеобщей любви, которые нес буддизм.
Хотя Тагор по рождению — брахман, сын реформатора индуистской религии, отношение его к индуизму довольно сложно. Он восхищался философской мудростью "Упанишад" и наследием санскритской литературы. Но сам по себе брахманизм, с непререкаемой властью священнослужителей и тиранией мелочной регламентации в общественных делах, не вызывал у него симпатии. Другое дело — буддизм. По мнению Тагора, в Будде